Неточные совпадения
А там грянула империалистическая война. Половина клуба была отдана под
госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все комнаты, выходящие на Тверскую,
пошли под
госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли
в «железку», а
в «детской», по-старому,
шли игры по маленькой.
Кроме купцов, отправленных
в служители
в холерный
госпиталь, Баранов стал забирать шулеров, которые съехались, по обычаю, на ярмарку. Их он держал по ночам под арестом, а днем
посылал на грязные работы по уборке выгребных и помойных ям, а особенно франтоватых с девяти часов утра до обеда заставлял мести площади и мостовые у всех на виду.
Те, которые, залечив после первой половины свою спину, выходили из
госпиталя, чтоб
идти под вторую половину,
в день выписки и накануне бывали обыкновенно мрачны, угрюмы, неразговорчивы.
Он давно уже был болен, и давно бы пора ему было
идти лечиться; но он с каким-то упорным и совершенно ненужным терпеньем преодолевал себя, крепился и только на праздниках ушел
в госпиталь, чтоб умереть
в три недели от ужасной чахотки; точно сгорел человек.
В самом деле, простолюдин скорее несколько лет сряду, страдая самою тяжелою болезнию, будет лечиться у знахарки или своими домашними, простонародными лекарствами (которыми отнюдь не надо пренебрегать), чем
пойдет к доктору или лежать
в госпитале.
Наконец, он выписался еще с не совсем поджившей спиной; я тоже
пошел в этот раз на выписку, и из
госпиталя нам случилось возвращаться вместе: мне
в острог, а ему
в кордегардию подле нашего острога, где он содержался и прежде.
Но он куражился и громко говорил
в госпитале, что уж теперь он на все
пошел, на все готов и не то еще сделает.
В тот самый день, когда Петруха Авдеев кончался
в Воздвиженском
госпитале, его старик отец, жена брата, за которого он
пошел в солдаты, и дочь старшего брата, девка-невеста, молотили овес на морозном току.
В госпиталь он не хотел
идти, боясь, что там будет лишен последнего удобства — одиночества, и потому он постоянно скрывал свою болезнь от тюремного начальства.
Авилов стянул с себя об спинку кровати сапоги и лег, закинув руки за голову. Теперь ему стало еще скучнее, чем на походе. «Ну, вот и пришли, ну и что же из этого? — думал он, глядя
в одну точку на потолке. — Читать нечего, говорить не с кем, занятия нет никакого. Пришел, растянулся, как усталое животное, выспался, а опять завтра
иди, а там опять спать, и опять
идти, и опять, и опять… Разве заболеть да отправиться
в госпиталь?»
— Да, — проговорила Катерина Астафьевна, ни к кому особенно не обращаясь: — чему, видно, быть, того не миновать. Нужно же было, чтоб я решила, что мне замужем не быть, и
пошла в сестры милосердия; нужно же было, чтобы Форова
в Крыму мне
в госпиталь полумертвого принесли! Все это судьба!
В первом из боев, при Тюренчене, раненые
шли и ползли без помощи десятки верст, а
в это время сотни врачей и десятки
госпиталей стояли без дела.
Переехали мы
в Ченгоузу Западную.
В деревне
шел обычный грабеж китайцев. Здесь же стояли два артиллерийских парка. Между
госпиталем и парками происходили своеобразные столкновения. Артиллеристы снимают с фанзы крышу; на дворе из груд соломы торчат бревна переметов. Является наш главный врач или смотритель.
В ожидании, пока будут отделаны фанзы для нашего
госпиталя, мы сидели без дела. Работы вскоре
пошли вяло и медленно. Зато помещения Султанова и Новицкой отделывались на диво. Саперный офицер, заведывавший работами, целые дни сидел у Султанова, у него же и обедал.
Мы простояли
в Чантафу двое суток. Пришла весть, что Куропаткин смещен и отозван
в Петербург. Вечером наши
госпитали получили приказ от начальника санитарной части третьей армии, генерала Четыркина. Нашему
госпиталю предписывалось
идти на север, остановиться у разъезда № 86, раскинуть там шатер и стоять до 8 марта, а тогда,
в двенадцать часов дня (вот как точно!), не ожидая приказания,
идти в Гунчжулин.
Пришел приказ
идти вперед,
В госпиталя валит народ, —
Вот так кампания! Вот так кампания!..
Шимоза мимо пролетела,
Меня нисколько не задела,
Но я контужен! Но я контужен!
Свидетельство я получу
И вмиг на север укачу.
Ведь юг так вреден! Ведь юг так вреден!..
Однажды, когда граф Зарайский сидел у своей сестры, его вестовой доложил ему, что фуражир
госпиталя выдал их лошадям совсем гнилое сено. (Между прочим,
госпиталь вовсе не был обязан кормить на свой счет лошадей чуть не ежедневно бывавшего
в госпитале графа.) Граф сам
пошел к фуражиру и велел дать хорошего сена. Фуражир ответил, что сено поставлено интендантством, и оно все такое. Тогда граф велел выдать своим лошадям ячменю. Фуражир отказал...
Земский отряд получил от начальника санитарной части телеграмму: по приказанию главнокомандующего, всем учреждениям земским и Красного Креста, не имеющим собственных перевозочных средств, немедленно свернуться,
идти в Мукден, а оттуда по железной дороге уезжать на север. Но палаты земского отряда, как и наших
госпиталей, были полны ранеными. Земцы прочли телеграмму, посмеялись — и остались.
Приехали наконец на Фушунскую ветку,
в Гудядзы. Там уже скопилась масса транспортов из окрестных
госпиталей,
шла суетливая толчея, долго распределяли больных по
госпиталям. Принятые раненые сейчас же засыпали мертвым сном. Их опять будили, чтобы переодеть
в госпитальное белье…
— Это черт знает, что такое. По закону полевые подвижные
госпитали должны стоять за восемь верст от позиций, а нас
посылают в самый огонь!
Однажды к нам
в госпиталь приехал начальник нашей дивизии. Он осмотрел палаты, потом
пошел пить чай к главному врачу.
Другой раз, тоже
в палате хроников, Трепов увидел солдата с хроническою экземою лица. Вид у больного был пугающий: красное, раздувшееся лицо с шелушащеюся, покрытою желтоватыми корками кожею. Генерал пришел
в негодование и гневно спросил главного врача, почему такой больной не изолирован. Главный врач почтительно объяснил, что эта болезнь незаразная. Генерал замолчал,
пошел дальше. Уезжая, он поблагодарил главного врача за порядок
в госпитале.
Рассказывали, — и если даже это неправда, то характерна самая возможность таких рассказов, — будто Линевич, обходя
госпиталь, повесил георгиевский крест на грудь тяжело раненному солдату, солдата же этого, как оказалось, пристрелил его собственный ротный командир за отказ
идти в атаку.
Из штаба нашего корпуса пришел приказ: обоим
госпиталям немедленно свернуться и завтра утром
идти в деревню Сахотаза, где ждать дальнейших приказаний. А как же быть с больными, на кого их бросить? На смену нам должны были прийти
госпитали другой дивизии нашего корпуса, но поезд наместника остановил на железной дороге все движение, и было неизвестно, когда они придут. А нам приказано завтра уходить!
Под вечер мы получили из штаба корпуса приказ: обоим
госпиталям немедленно двинуться на юг, стать и развернуться у станции Шахе. Спешно увязывались фуры, запрягались лошади. Солнце садилось; на юге, всего за версту от нас, роями вспыхивали
в воздухе огоньки японских шрапнелей, перекатывалась ружейная трескотня. Нам предстояло
идти прямо туда.
Другая работала
в одном из тыловых
госпиталей и перевелась к нам, узнав, что мы
идем на передовые позиции.
Султановский
госпиталь начинал входить
в славу не только
в корпусе, но и во всей нашей армии.
Была уже половина сентября. Мы ждали ратификации мирного договора, чтобы
идти на зимние стоянки за Куанчензы. Еще
в начале августа нас придвинули к позициям, мы развернули
госпиталь и работали.
В большом количестве
в госпитали шли офицеры.
В одном из наших полков, еще не участвовавшем ни
в одном бою, выбыло «по болезни» двадцать процентов офицерского состава. С наивным цинизмом к нам заходили офицеры посоветоваться частным образом, нельзя ли эвакуироваться вследствие той или другой венерической болезни.
В султановском
госпитале шли непрерывные праздники. То и дело приезжал корпусный командир, приезжали разные генералы и штабные офицеры. Часто Султанов с Новицкою и Зинаидой Аркадьевной уезжали на обеды к корпусному.
Вскоре стало известно, что из четырех сестер милосердия, приглашенных
в госпиталь из местной общины Красного Креста, оставлена
в госпитале только одна. Д-р Султанов заявил, что остальных трех он заместит сам.
Шли слухи, что Султанов — большой приятель нашего корпусного командира, что
в его
госпитале,
в качестве сестер милосердия, едут на театр военных действий московские дамы, хорошие знакомые корпусного командира.
Шли дни. Случилось как-то так, что назначение смотрителя
в полк замедлилось, явились какие-то препятствия, оказалось возможным сделать это только через месяц; через месяц сделать это забыли. Смотритель остался
в госпитале, а раненый офицер, намеченный на его место,
пошел опять
в строй.
В конце ноября мы получили новый приказ — передвинуться за две версты на юг,
в деревню Мозысань, где уж почти два месяца спокойно, никем не тревожимый, стоял султановский
госпиталь. Мы опять эвакуировали всех больных, свернули
госпиталь и перешли
в Мозысань. Опять началась отделка фанз под больных. Но теперь она
шла на широкую ногу.
Хуньхепу было битком набито обозами и артиллерийскими парками. Все фанзы были переполнены. Мы приютились
в убогом глиняном сарайчике.
Пошли пить чай к знакомым врачам стоявшего
в Хуньхепу
госпиталя.
Помещения были готовы, мы собирались перевести
в них больных из шатров. Вдруг новый приказ: всех больных немедленно эвакуировать на санитарный поезд,
госпиталям свернуться и
идти — нам
в деревню Суятунь, султановскому
госпиталю —
в другую деревню. Все мы облегченно вздохнули:
слава богу! будем стоять отдельно от Султанова!
Мы двинулись к железной дороге и
пошли вдоль пути на юг. Валялись разбитые
в щепы телеграфные столбы, по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам по пакету. Это был приказ из корпуса.
В нем
госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к станции Суятунь.
Когда еще
в октябре мы
шли на зимние стоянки, было уже решено и известно, что наш
госпиталь больше не будет работать и расформировывается. Тем не менее, мы уже месяц стояли здесь без дела, нас не расформировывали и не отпускали. Наконец, вышел приказ главнокомандующего о расформировке целого ряда
госпиталей,
в том числе и нашего. У нас недоумевали, — расформировывать ли
госпиталь на основании этого приказа, или ждать еще специального приказа ближайшего начальства.
До своего
госпиталя Султанову было мало дела. Люди его голодали, лошади тоже. Однажды, рано утром, во время стоянки, наш главный врач съездил
в город, купил сена, овса. Фураж привезли и сложили на платформе между нашим эшелоном и эшелоном Султанова. Из окна выглянул только что проснувшийся Султанов. По платформе суетливо
шел Давыдов. Султанов торжествующе указал ему на фураж.
В наш
госпиталь шли больные, изредка попадали и раненые.
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных
госпиталей получили от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и
идти в деревню Лидиатунь. К приказу были приложены кроки местности с обозначением главных деревень по пути. Нужно было
идти тридцать верст на север вдоль железной дороги до станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать на запад.
— Процесс заживления сквозных пулевых ран
в грудь и
в живот
идёт чрезвычайно быстро, — сказал мне
в другом бараке того же
госпиталя д-р Э.
В. Ланда-Безверхий из Киева.
Неужто им не проще было поместить больного
в госпиталь, а самим
идти далее, а не харчиться
в чужом месте, да еще вдобавок
в католической столице, где их могла настичь и действительно настигла напасть духовная?